кто, затравленный, оборачивается и видит, что врага уже нет, – сказал Баббаланья. – Олень, лоб которого разбит крыльями ястребов, поднимает ввысь свои рога; вот и я, ослеплённый, раздражённый, очертя голову мчусь этим путём и тем, не зная куда; и вокруг меня лишь огромный лес!

Глава LXXXII

Они плывут с ночи до полудня

Долго ещё три каноэ тяжко качались на крутых водяных холмах. Словно мантии, облака носились туда и сюда, взаимно перекрываемые невнятно говорящими ветрами. От каждой разбиваемой носами волны наши проа вставали на дыбы, приходили в ярость и дрожали; ночь закончилась дождём.

Куда поворачивать, мы не знали, и к какой гавани идти – тоже: столь плотной была темнота.

Но наконец шторм закончился. Наши разбитые носы казались позолоченными. Забрезжил рассвет, и из своих золотых ваз он вылил красное вино на воду.

Эти раскрасневшиеся волны слегка подбегали к нам; с востока плыло одинокое каноэ, в котором сидел тихий старик с пальмовой ветвью в руке; его тонкий нос выглядел подобно клюву птицы, держащей амарант и мирты.

– Благослови вас Алма, путешественники! Вы выглядите как потрёпанные штормом.

– Мы пережили шторм, старик, и не один, но мы всё ещё должны идти дальше, – сказал Баббаланья.

– Солнце взошло, и теперь снова всё в порядке. Мы по возможности починим наши проа, – сказал Медиа.

– Тогда поверните к Серении, славному острову, где всем рады, куда приходит много унесённых штормом бродяг в конце своих странствий, чтобы остаться и жить тут.

– Серения? – сказал Баббаланья. – Полагаю, что Серения – это та земля подвижников, о которой мы слышали, мой господин, и где мардиане ссылаются на противоестественное соединение причины со следствием; где Алма, как они говорят, вернулся к своему божественному оригиналу; где, получая свои принципы из тех же самых источников, откуда исходит учение о Марамме, люди стремятся жить вместе в нежных узах мира и милосердия. Безумие! Безумие!

– Да, – сказал Медиа, – много сказано об этих людях Серении; но их социальная ткань должна скоро распасться на части; это основано в самой пустоте их теории. Спасибо за твою любезность, старик, но мы не хотим посетить ваш остров. У нашего путешествия есть цель, которой, как что-то подсказывает мне, мы не достигнем, если зайдём к вашим берегам. Мы сможем заняться ремонтом в другом месте. Прощай! Вот и слабое дуновение; установите паруса! Прощай, старик.

– Нет, нет! Подумайте снова: расстояние совсем небольшое, направление ветра – ну как раз попутное; зайдите: для нас, жителей Серении, весьма желательно быть замеченными в Марди; ведь если наш образ жизни понравится, то и весь Марди сможет жить так, как мы. Во имя Алмы, я прошу вас приехать!

– Едем, мой господин?

– Уговорил, старик! Мы посмотрим этот поразительный остров.

Так, ведомые почтенным незнакомцем, к полудню мы заметили цветущий остров с яркими саваннами и задумчивыми тихими рощами. С его берега доносились запахи цветочных бальзамов и мелодии птиц: тысячи летних звуков и ароматов. Волнистый поток журчал вокруг наших расколотых носов, солнце стояло высоко в небесах, и воды под нами были глубоки.

– Земля Любви! – пробормотал старик, когда мы приблизились к пляжу, где игривый прибой мягко шевелил неисчислимые раковины и где раздавалось мелодичное мурлыканье их створок. Позади него другой зелёный прибой играл у высоких берегов, покрытых листвой, где бриз также касался своей земной кромки.

И сейчас же там, появившись из-под деревьев, вышло множество приветливых людей в мягких одеждах с пальмовыми ветвями в руках; и как только они подошли ближе, то сразу запели:

Привет! Мореходы, привет!

Откуда бы вы ни пришли,

Спокойнее берега нет,

Нет более сладкой земли,

Чем видимый вами Берег Любви!

Привет! Мореходы, привет!

К нашему берегу мягкие ветры зовут:

Пальмы вам машут,

Волны бегут,

Верный маяк – наши звёзды не лгут!

Привет! Мореходы, привет!

Не думайте больше о рощах обширных и мрачных;

На острове нашем

Ярко улыбки цветут:

Роз полные вазы эти долины.

Привет! Мореходы, привет!

Не надо вам тщетных стремлений

Себе вы не лгите;

Не сможете вы отыскать

Идею покоя,

Пусть даже на крыльях на быстрых вы полетите.

Привет! Мореходы, привет!

Время летит всё быстрей, и жизнь закончится скоро;

И траур наденете вы,

Который сюда принесли,

Как только покинете берег прекрасный.

Глава LXXX III

Они высаживаются

Как только песня закончилась, и мы высадились на берег, толпа окружила нас и назвала нас своими братьями – нас самих и самых скромных наших слуг.

– Они назвали нас своими братьями, которых прежде никогда не видели?

– И что здесь необычного? – сказал старик, что привёл нас. – Разве Оро не отец для всех? Разве мы не братья? Так Алма, Владыка, повелел.

– Не так нас принимали в Марамме, – сказал Медиа, – означенной как место Алмы, где сохраняются его предписания.

– Нет, нет, – сказал Баббаланья, – старик! Твой урок братства был получен в другом месте, но не от Алмы, поскольку в Марамме и всех её островных колониях истинного братства нет. Многие угнетаются даже на Святом Острове, многие убиты из-за ереси, и тысячи погибли под алтарями в стонах и мольбах об уменьшении своих страданий.

– Увы! Слишком верно. Но я умоляю вас, не судите об Алме по всем тем, кто учит его вере. У вас самих есть его заветы?

– Полных записей у меня нет. Долгое время, ещё с моих младенческих лет, я стал свидетелем множества заблуждений относительно его имени, грехов и разногласий его последователей, которые думают, что всё зло должно проистекать из подходящего для их мышления источника. Я не собирался изучать весь отчёт о жизни вашего Владыки, зная только его первые части.

– Ах! Губительная ошибка! Но ведь это так, братья! Самые мудрые встали против Правды потому, что вырвали её из себя.

– Тогда ты претендуешь на то, чтобы жить, как завещал твой Владыка? Каковы твои предписания?

– Ничего мы не требуем, но искренне пытаемся.

– Расскажи мне не о ваших усилиях, а о вашей жизни. На что может надеяться среди вас человек без отца?

– На то, что мы примем его как сына.

– Бедного и нагого?

– Будет одет и не заплатит ни за что.

– А если он, неблагодарный, побьёт вас?

– Мы продолжим кормить и одевать его.

– Но это же неблагодарность!

– Долго таким он не сможет быть, поскольку Любовь – огонь пылкий.

– Но что если повсюду он выступает против вашей веры в Алму, – тогда, конечно, вы должны будете отбросить его подальше?

– Нет, нет; мы будем помнить, что если он откажется от нас, то мы тогда одинаково откажемся от него, и как от человека, посланного самим Оро. И при этом мы не скажем, что он неправ, а мы правы, поскольку мы не знаем абсолютно всего. Но мы заботимся не о людских словах; мы ищем кредо в действиях, которые являются правдивыми символами вещей. Тот, кто ежечасно молится Алме, но живёт, не поднимаясь до всемирной любви и милосердия, – человек более неверующий, чем тот, кто устно отвергает Владыку, но ценит его учение. Наши жизни – наши вершины.

– Но некоторые говорят, что то, чему учит ваш Алма, это совершенно новое – это открытие вещей, прежде не предполагавшихся даже поэтами. Чтобы выполнить его указания, необходимо обладать некой новой способностью, посредством которой необходимо правильно чувствовать.

– Об этом я всегда думал, – сказал Мохи.

– Если Алма учит любви, то я не хочу учиться другому дару, – сказал Иуми.